Жена приятеля

Я был очень доволен. Я сказал:

– Ну и хорошо, что ничего не видно.

А она немножко испугана:

– Нет, ты посмотри, какая за окном стена.

– Не все ли равно, что там. Прислонись ко мне, давай спать.

Но тут сквозь летящий снег просветились и прошли огни. Колеса стали замедляться. Проводник сказал, что впереди заносы и поезд простоит до утра. Тогда нам взбрело в голову добраться до станции – нет ли там буфета. Мы непременно хотели веселиться, всем, что представится.

Но это был такой маленький и темный полустанок, что, дойдя до водокачки, мы так и не нашли ни одного окна и, спотыкаясь в снегу, побрели обратно вдоль деревянного палисадника. Мы прошли шагов сто, не слыша друг друга из-за ветра, а вагонов все не было.

Палисадник кончился. Я вспомнил, что мы шли вдоль него от самого нашего вагона. Значит, поезд исчез. Так и было. Он ушел, а мы и не услышали. На полустанке все спали, и никто не мог ничего толком объяснить. Мне пришлось утешать ее, как мог. Наконец я сказал:

– Дойдем до города, какой-то тут есть рядом. Нужно же где-нибудь ночевать. И что мы, собственно, потеряли? Вещей у нас нет. Утром сядем на следующий поезд.

Мы спустились на городскую улицу, дошли до площади, не встретив ни души и с трудом различая, где ступать, – только по светящемуся снегу. Наткнувшись на ограду, мы решили держаться ее, высматривая, нет ли освещенных окон. Мы шли очень долго. Я не мог понять, почему этот жидкий забор и невзрачный сад, мелькавший за ним, тянутся без конца.

Неожиданно мы столкнулись нос к носу с человеком и не успели отшатнуться друг от друга, как он вскрикнул:

– Боже мой! Откуда ты здесь?

Я сразу по голосу узнал его. Это был мой хороший приятель.

– С кем ты? Это твоя жена?

У меня не было времени объяснять, а он спрашивал дальше:

– Что вы здесь делаете? Зачем топчетесь вокруг сквера?

Так вот почему не было конца! Я объяснил, как мы сюда попали.

– Вот что! – сказал он. – Где же вам ночевать? – Хорош вопрос! – Придется у меня… у нас… – продолжал он с растерянным видом. – Идите за мной.

Наконец мы добрались до светящихся окон. Прошли длинный застроенный двор и вошли в дом приятеля. Нас встретила его жена. Она была высокая, с круглым лицом и широкой копной светлых вьющихся волос. Черты лица у нее были тонкие, маленький, точно детский рот, который трудно найти губами, а круглый подбородок выдавался, и я опять неожиданно словно почувствовал губами кожу этого подбородка, так что даже пожал плечами про себя.

Она заботливо поила нас чаем, говорила тихим ласковым голосом. Двигалась медленно и бесшумно. Мы сидели вчетвером за поздним столом, и я украдкой разглядывал ее лицо, не мог оторваться и не понимал, что меня в ней беспокоит. Мне приходили неожиданные мысли – мучительное и сладкое любопытство.

Чем дольше я глядел на нее, тем больше мне делалось не по себе, но я так устал от снега и ходьбы в темноте, что чуть не засыпал за столом. Несмотря на усталость, я несколько раз замечал, что жена приятеля внимательно разглядывает мою жену. Наконец, вставши из-за стола, она ее спросила:

– Какой у вас миленький платок. Вы, наверное, боялись простудиться?

– Очень удачно, – сказал я, обращаясь к жене, – что ты накинула его перед нашим походом в буфет. И как это нас угораздило?

– Можно взглянуть поближе? – спросила хозяйка. Моя жена сняла с шеи и подала ей косынку, которую та быстро схватила, но, как будто забыв о том, что держит ее в руке, оборвала себя:

– Да вы падаете от этого ночного гуляния, а мы вас морим. Идемте. Вы нас извините. Если бы мы приготовились, было бы иначе. Для вас есть постель, – сказала она жене, ведя нас по длинному коридору. И, обернувшись ко мне: – А вам придется проспать ночь на диване, уж извините, в смежной комнате. Там постлан ковер и вышитые подушки.

Я так устал, что, свалившись на диван, сразу же закрыл глаза. Я чувствовал, что нужно было что-то сказать, хотел вспомнить, но так и не успел, заснул. Но очень тревожно. Может, эта забота и разбудила меня. Я открыл глаза и сел в темноте, снова припоминая, и сообразил, что не предупредил приятеля и не спросил у него о завтрашнем поезде, который мы могли проспать.

Как ни глупо это было сейчас, я решил, что придется это сделать и, полуосознанно бормоча какие-то вежливости, вроде «страшно неудобно, но…», нашел ощупью дверь. Выходную, как мне казалось.

Боясь кого-нибудь разбудить в доме, я тихонько открыл эту дверь и попал в слабо освещенную комнату, в углу которой стояла белая постель. Некоторое время я глядел на нее с сонной несообразительностью и наконец узнал комнату, отведенную моей жене. Я хотел было вернуться, но, всмотревшись в постель, продолжал пристально разглядывать лицо моей жены. К счастью, оно было освещено. Выражение его было такое необычное, что я подошел к ней и наклонился.

Ее глаза были полуоткрыты, и сперва я подумал, что она глядит на меня, но по дыханию, по открывающему зубы рту и по неподвижности глаз я понял, что она спит, но вместе с тем ее губы шевелились. Она шептала что-то, не тихо, а совсем без звука. Артикуляция губ и выражение неподвижных глаз были такие напряженные, мучительные и не меняющиеся, что я догадался, что она всеми силами старается, но не может что-то произнести. И сразу же за этим понял, что это она с таким усилием хочет позвать меня, но не может.

Я несколько секунд стоял остолбенело, соображая все это и чувствуя всей кожей тот мучительный сонный кошмар, который она испытывала. Наконец я схватил ее за плечи, приподнял и стал будить. В то время, как я приблизился лицом к ее лицу, оно показалось мне таким странным, что я чуть не вскрикнул. Она проснулась и сначала ничего не могла сообразить, но через несколько секунд жалобно закричала и вцепилась в меня обеими руками и, трясясь, рассказала, что все время звала меня, потому что ей было страшно.

– Но я не могла позвать. Я хотела, но не могла, – все время повторяла она. Я успокаивал ее и говорил, что случайно попал к ней, так как надо узнать о завтрашнем поезде. Она просила: «Не уходи, я боюсь», но я, что-то пошутив, поцеловал ее и на цыпочках пошел к двери.

Но это опять была не та дверь, которую я искал. Когда я протянул руку к ее ручке, по пальцам пробежала полоса света. Дверь была неплотно прикрыта, и за ней было ярко освещено. Не знаю, почему я удержался открыть ее. Приблизил к щели лицо и посмотрел.

Я никак не ожидал увидеть столовую. Вид стола почти не изменился с того времени, как мы вышли из-за него. Было не убрано, а только сдвинуто. За столом сидело четыре человека. Трое – спиной ко мне, а лицом – хозяйка, жена приятеля. «Зачем она путала нас длинным коридором? Что за чепуха!» – мысль оборвалась, так как я продолжал смотреть.

Все сидевшие, включая улыбающуюся хозяйку, низко нагнулись над столом, рассматривая что-то, но я не мог разобрать, что. Было совсем тихо. Это почему-то меня беспокоило. Я уже решил войти туда, напряженно ощущая эту тишину, как вдруг один из сидевших ко мне спиной немного сдвинулся и я увидел на скатерти стола косынку моей жены.

Но то, что я увидел вслед за этим, оледенило меня, налило свинцом ноги. Я хотел двинуться, но не мог. Косынка шевелилась. Они все глядели на нее.

Жена приятеля протянула к ней указательный палец по локоть голой, освещенной белой руки – я это все ясно видел. Материя смялась и стала извиваться. Косынка делала все движения существа, которое корчилось от боли, хотя к ней ничто не прикасалось.

Она собралась в тесный комок, вид у которого был такой, что я с похолодевшей спиной отшатнулся от двери. Тут я сообразил, почему меня тревожила тишина. Стараясь ступать неслышно, я бросился к постели жены.

Так и есть. Она опять лежала неподвижно с полуоткрытым ртом и силилась, видимо напрягала все силы, закричать. Но эти усилия только кривили ее губы незаметной и однообразной судорогой. Боясь глядеть в ее лицо, я схватил ее за плечи и долго тряс, чтобы разбудить.

Когда она проснулась, у нее неожиданно для меня вырвался громкий стон, точнее, конец долгого крика. Я слишком поздно зажал ей рот, а она теми же полуоткрытыми глазами смотрела на меня, видимо, не вполне очнувшись и только чувствуя, что я продолжаю самую мучительную для нее невозможность кричать.

Наконец с большим трудом я второй раз успокоил ее. Еще большего труда мне стоило уговорить ее отпустить меня и остаться на несколько минут одной.

Я быстро пошел назад к столовой и толкнул дверь. Там никого не было. Все тот же стол со своей скатертью, нагроможденными к одному краю тарелками, чашками и прочим. А на спинке одного из стульев висела косынка.

Простоявши над ней неподвижно в полной тишине, я заставил себя потянуться за ней. Но как только я дотронулся до нее, меня пронизал страх, которого я не вынес и отдернул руку. Мне показалось, что я наткнулся на что-то влажное и горячее.

В полубессознательном состоянии я вышел в тот же коридор, которым вели нас к постелям, чтобы наконец найти приятеля, и повернул в обратном направлении. Мне показался горящий свет. Я шел медленно и услышал звук нескольких голосов.

Коридор упирался в большую запертую стеклянную дверь, плотно занавешенную клетчатой портьерой. Я подошел к стеклу, оставаясь в темноте, и через щель посмотрел туда.

Они опять сидели – те трое были, как и в тот раз, повернуты лицом к ней, ко мне спинами – и о чем-то говорили, торопливо, вполголоса и так, как когда кончают разговор при появлении чужого.

Я колебался. На этот раз меня остановила и приковала к ним совсем неожиданная вещь. Я с любопытством стал всматриваться во всех четверых, и мне то и дело казалось, что я что-то вспомню. но я не мог ни вспомнить, ни перестать смотреть, так как мои глаза уже почти видели это. Вот-вот и я соображу.

В этот момент жена приятеля подняла голову и повернулась к стеклянной двери. Конечно, она не могла видеть меня – там было светло, а я стоял в темноте, за портьерой. Тем не менее я чуть не отшатнулся.

Она глядела на то место двери, где были мои глаза. Она опустила голову, но внезапно обернулась опять, взглянула, подняла руку и, улыбаясь, погрозила мне пальцем.

Я бросился бежать обратно.

Я вспомнил, где видел ее. Эти трое должны были мне это напомнить. Я всех узнал. Это была она.

На пороге столовой я столкнулся с приятелем. Он посмотрел на меня тем же бегающим взглядом, который был у него при встрече . Он сказал, запинаясь, что нам лучше было бы идти на станцию сейчас, как можно скорее. Поезд может быть в любую минуту.

Я не мог придумать ничего лучшего, чем удивиться, что поезд приходит, когда хочет. Мы нашли мою жену совершенно одетой и втроем пошли к выходу. Приятель вел нас другой дорогой, не через двор, приговаривая:

– Тише, тише, у нас все спят.

Мы вышли в сад, была еще та же темнота, но без ветра. Можно было различить черные стволы и стекла какой-то веранды, мимо которой мы прошли.

Из того, как он нас уговаривал спешить, я понял, что он боится чего-то. Наконец мы вышли на прямую аллею, и он сказал, что по ней мы, без риска сбиться с дороги, дойдем до самой станции.

– Я вас провожу сам, но только скорее, скорее!

Ведя мою жену под руку, он заставил нас ускорить шаг. Я ничего не слышал сзади, но на минуту остановился, чтобы прислушаться. И мне показалось, что я что-то различаю.

Это было очень издали и звучало неясно. Меня это сильно поразило. Я ожидал чего угодно, но не этого, и не верил своим ушам. Видимо, мне это показалось. Я никогда бы не спутал голоса моей жены ни с чьим другим.

И вдруг я явственно услышал крик – сзади, из дома. Мое имя. Это звала меня моя жена. Я слышал ее голос.

Тот самый крик, который наконец получил возможность вырваться. Я представил ее на этой постели одну. Но ведь она бежала. Мы вышли вместе. Она была впереди. Я ее видел – но я ее слышал! Только что она звала на помощь. Жалобный крик повторился.

Я дрожал ее страхом. Она была там одна.

Помутненный и обезумевший от тоски, я повернул к дому. Последняя мысль о том, что она впереди, убегает, слабо мелькнула, и я побежал на крик. На верную гибель.

Первая запись – 1936 г., Ленинград.

Январь 1945 г., Алма-Ата.